Стихи Леонида Молчанова

Глава II

МЫ ЧИСТЫ ПРЕД ТОБОЮ, РОДИНА!..

Я УБИВАЛ.

Однажды в интервью корреспондентка,
Польщенная моим вниманьем к ней,
Черкая карандашиком пометки,
Спросила: «Убивал ли ты людей?»

И, видя, что не тороплюсь с ответом,
Добавила, взглянув в окно на снег:
«Скажи — а что ты чувствовал при этом?
Наверно, жалость — все же — человек...»

А я вдруг вспомнил — серую дорогу,
Фугасы, пулеметы на горе,
Сапера, друга верного Серегу,
Разорванного в клочья в сентябре...

Улыбчивого, доброго пилота,
Его семью в деревне на Днепре.
И экипаж сгоревший в вертолете,
Десантников спасая, в декабре.

Отметки непонятные на карте,
И кишлаки, объятые огнем,
И школу, что сожгли душманы в марте,
И школьников, сгоревших в ней живьем...

Ну, а теперь — прости за откровение —
Я отвечаю прямо на вопрос:
Что чувствовал я? Удовлетворение!
И, может быть, совсем немного — злость.

Не морщитесь — я гуманист, поверьте,
Но я горжусь работою своей:
Я убивал людей! И каждой смертью
Предотвращал я тысячи смертей!

Сентябрь 1988 г.

ГОСПИТАЛЬНЫЙ МОНОЛОГ.

...А мне опять приснился ночью дождь,
Как капли тяжело стучат по крышам.
А по дождю — куда-то ты идешь,
И я кричу, но ты меня не слышишь.

А утром — все по-старому опять:
Врачи в халатах белых, койки в ряд,
Термометр за окном — плюс сорок пять.
Прохладно: здесь обычно шестьдесят...

Бинты снимают, раны обнажив,
И вновь перед глазами, словно сон,
Тот страшный бой: стрельба, потом — разрыв,
И темноты, и чей-то слабый стон.

Опять летят на север журавли —
Их не догнать и не остановить,
Стучат об пол тоскливо костыли —
Мне некуда и незачем спешить...

Большая стопка писем на окне.
Все от тебя. Мне больно их читать.
Ну как теперь на них ответить мне?
Что обо всем теперь тебе сказать?

И я, конверты бережно храня,
Читаю письма, а под сердцем — страх:
Я знаю — ты, как прежде, ждешь меня,
Но как к тебе прийти на костылях?!

Вдруг не узнаешь и не подойдешь?
На север улетают журавли...
А мне опять приснился ночью дождь
И капли по щекам всю ночь текли...

Октябрь 1988 г.

МОНОЛОГ МЕДСЕСТРЫ.

Как тяжело, как страшно и как горько —
Забыть про сон, про радость, про любовь,
Сдирать бинты с кровавой жесткой коркой
И видеть на своем халате кровь...


Вчера под вечер привезли сапера.
Он все просил: «Сестренка, помоги,
Дай руку мне — мне нужно снова в горы!»
А я молчала: он был без ноги...

В седьмой палате — Алексей с Урала
Спросил меня: «Я буду жить, сестра?»
А я — кивала, плакала и знала,
Что он не доживет и до утра.

Он улыбался тихо и счастливо,
Рассказывал мне про сестру, про мать...
Прости мне эту ложь, Алеша, милый:
Я правды не смогла тебе сказать,

О господи, откуда ж столько боли?
Нет силы, чтобы справиться с собой.
Откуда взять мне столько силы воли,
Чтоб победить, забыть про эту боль?

Об этом не узнают, не напишут,
Все это я всегда ношу в себе,
Но вновь —
везут,
везут,
везут мальчишек
С раненьями на теле и в судьбе.

И всюду — боль.
И болью полон воздух.
И чей-то крик, сорвавшийся звеня...
Не верится, что рано или поздно,
Закончится война и для меня.

Я, наконец, к своим родным приеду,
В такой далекий, ласковый Союз,
И будет тост мой первый — за победу,
Второй — за павших,
третий - за Кундуз.

И будут письма, только очень редко,
И будут песни, что мы здесь поем,
И будут про меня мои соседки
Бубнить: «За длинным ездила рублем!»

Я не обижусь. Никогда, нисколько:
Они слепы. И, в силу слепоты,
Не знают, что я все отдам, чтоб только
Не видеть вновь кровавые бинты...

Ноябрь 1988 г.

* * *

Я снова куда-то спешу, как всегда,
Сквозь встречи, прощанья и споры,
А память несет меня снова туда,
Где к небу вздымаются горы.

Где пылью «афганец» закрыл небосвод,
И солнце в зените пылает,
Где долго над «взлеткой» кружит самолет
И веер ракет рассыпает.

Где горы берут горизонты в кольцо
В молчаньи недобром и жутком,
Где серым от пыли бывает лицо
И потом пропитана куртка.

Где в горы под утро уходит отряд,
Дорога в ущелье крадется,
Где снова душманские пули свистят,
И кто-то опять не вернется...

И нужно не струсить, решиться, успеть
И выполнить к ночи задачу.
Судьба нас разделит на жизнь и на смерть
И каждому долю назначит.

И память мне снова уснуть не дает,
И борятся смелость с испугом,
И вновь меня память под пули ведет
И плачет беззвучно над другом.

И память крадется за мной по пятам
И с почтой приходит в конверте.
А кто-то, как прежде, находится там ,
На линии жизни и смерти.

1986-87 гг.

* * *

Я остался живым —
просто мне повезло,
Просто я был счастливей других.
Я не прятался в щели, осколкам назло,
Научившись не думать о них.
Я не трусил в бою
и друзей не бросал,
Чувству долга и братства доверился.
Просто мне повезло:
видно палец дрожал
У того, кто мне в голову
целился...
Так решила война —
и вина не моя,
Что друзья не вернулись живыми.
Почему же теперь
все отчетливей я
Ощущаю вину перед ними?..

Апрель 1987 г.

ПАМЯТИ АЛЕКСАНДРА СТОВБЫ.

Промелькнуло имя на страницах,
И уже печатают газеты,
Невзирая на чины и лица,
Всюду — имя нового поэта.
Резкие, как пули, заголовки
И слова, как будто бы из стали,
А внизу — жестоко и неловко:
«Он погиб. Погиб в Афганистане...»
Говорят, что издается книжка,
Где подробно сказано об этом
Парне молодом, почти мальчишке,
В наши дни дерзнувшем быть поэтом.
Он погиб. Не плачьте, не просите —
Ведь оттуда нет пути обратно.
Что же вы, газетчики, кричите
О певце, ушедшем безвозвратно?
Что ж вы — лишь теперь о нем узнали?
Что ж вы — лишь сейчас его открыли?
«Ах, поэт!» — А раньше — не видали?!
«Ах, талант!» — А где ж вы раньше были?!
Лишь сейчас стихи его достойны
Красоваться книгой на витринах.
А не вы ли раньше так спокойно
Со стола швыряли их в корзину?
А не вы ль кричали: «Не достоин!
Этот подождет — еще мальчишка!»
Говорят, что был он слишком скромен.
Объясните — как же это — «слишком»?
Это вы теперь легко и смело
Пишите, что в нем талант открыли,
А не вы ль для скромности пределы
Собственной рукой установили?!
Что ж теперь вы пишите об этом —
Хвалите, оплакивая дружно? —
Разве для того, чтоб быть поэтом —
Обязательно погибнуть нужно?
Я не против книги той — поверьте,
И уже предвижу укоризну,
Но зачем же славить после смерти —
Может, лучше было бы — при жизни?
А теперь — пускай выходит книжка.
Пусть она сейчас для всех открыта —
В память об отчаянном мальчишке,
Ставшем после смерти знаменитым...

1984 г.

* * *

Остались в прошлом звуки кононады,
Мы привыкаем ночью спать спокойно.
Все реже надеваем мы награды...
Что ж —иногда и так кончались войны.

В истории хватает перебоев —
Что делать — виноваты в этом сами.
...В Афган нас провожали, как героев,
А после — «оккупантами» назвали...

Мы в восемнадцать лет ушли «за речку»,
Не думая о подлости и страхе,
Чтоб слышать здесь: «Афганцы» съели гречку» —
И получать без очереди сахар.

А в памяти — друзей погибших лица.
Как их забыть и как мне их не видеть?
Мы привыкали Родиной гордиться,
Теперь мы привыкаем ненавидеть...

Вот так — все с перегибами, все — смаху:
И ордена,
и ложь,
и кривотолки.
Спасибо!
Нам не нужен «льготный» сахар!
Им нашу жизнь
не подсластить нисколько.

Сентябрь 1989 г.

ОТВЕТ ЕВГЕНИЮ ЕВТУШЕНКО
НА СТИХОТВОРЕНИЕ «АФГАНСКИЙ МУРАВЕЙ».

Я много Ваших строк перечитал:
Меня господь терпеньем не обидел,
И всякое, представьте, ожидал,
Но подлости, поверьте, не предвидел.
Я представляю, как в тиши Москвы,
Куря и нервно комкая листочки,
В патриотическом порыве Вы
У музы вырывали эти строчки.
Конечно, фактов нету горячей:
Представьте только: всполохи заката,
Афганский мусульманин — муравей
И тьма вопросов мертвому солдату.
Вы рассчитали все — ошибки нет:
Солдат убит — нелепо и ужасно.
Он, может быть, и дал бы Вам ответ,
Да, к сожаленью, мертвые безгласны.
За них — за всех негласных и глухих,
Погибших в белом пламени разрывов,
Отвечу я — оставшийся в живых.
Я думаю, так будет справедливо.
Солдат погиб, в бою иль на посту,
А муравей-философ рассуждает:
«Зачем пришли вы в эту нищету,
Коль у самих забот сейчас хватает?!»
Ну, что ж — вопрос хороший Вы нашли.
Ответьте ж мне — Я оценю Ваш опыт —
Зачем тогда в Испанию мы шли?
Зачем мы в сорок пятом шли в Европу?
Зачем тогда все это нужно нам?
Зачем же мы, во что бы то ни стало,
Поддерживали Кубу и Вьетнам?—
Своих забот нам и тогда хватало?
Я помню, как цветы бросали нам,
И как нас со слезами провожали.
Вы тоже это видели бы там,
Но Вы туда — увы! — не приезжали:
Вы в это время, где-то под Москвой
Хвалебные поэмы сочиняли
И в очереди там за колбасой,
Я думаю, ни разу не стояли.
Я никого ни в чем не упрекал,
Когда мы пыль афганскую глотали,
Но почему же те, кто там бывал,
Совсем другие строки написали?!
Я понимаю — из Москвы видней
И рыжий склон, и алые закаты,
И как ползет афганский муравей
По жестким скулам мертвого солдата...
Дерзайте же — пытайте мертвецов,
Ушедших навсегда в объятья смерти,
Пишите про афганских муравьев —
Теперь все можно, а бумага — стерпит...

Январь 1989 г.

НЕНАВИСТЬ.

(Композиция «Ненависть» стала лауреатом 1-го Всесоюзного фестиваля «афганской» песни «Наша совесть, наша боль», (г. Ростов-на-Дону, 1990 г.).

Ах, как вишни в России цветут по весне,
И росой на земле оседает туман...
Мой товарищ погиб на Афганской войне,
Он был ранен, но умер не только от ран:
На вершине площадка – воздушный причал.
«Сразу всех не смогу!» - как отрезал пилот,
И Сережка погиб: он молчал, не стонал,
И врачи погрузили других в вертолет...

Припев:
Небо вдруг изменило цвет —потемнела высь.
Что нам в жизни теперь остается с тобой? —
Только ненависть,
ненависть,
ненависть,
ненависть,
И на сердце — щемящая боль,
наша боль...

Мы вернулись домой, ничего не кляня,
Поседев, постарев и устав от войны.
Только, в прошлом году, умер друг у меня,
Хоть живым возвратился из дальней страны.
Главный врач отмахнулся: «Уж больно ты быстр!
Подождешь — не министр —нынче всем тяжело!»
А Алеша погиб, так как был не министр:
Он упал на крыльце — просто сердце сдало...

Припев.

Мы вернулись живыми из дальней страны.
Ах, как вишни цвели, как звенели леса!
Почему ж мы теперь не хотим тишины?
Почему же мы спорим, сорвав голоса?
Ложью мир окружен. Это страшно вдвойне —
Оказаться теперь в сонном царстве глухих,
Ненавидеть врагов, находясь на войне,
А, вернувшись домой,— ненавидеть...

Припев.

Сентябрь 1989 г.

* * *

Мы чисты пред тобою, Родина,
Мы прошли все, что выпало нам.
Сколько прожито, сколько пройдено,
Сколько крови пролито там...

Мы к полям и кустам смородинным
Возвратились. Нам есть что сказать.
Мы чисты пред тобою. Родина!
Почему же ты прячешь глаза?

Это мы словам твоим верили
И про дружбу, и про договор.
Это мы шагами измерили
Сотни пыльных афганских гор.

Мы — из Витебска, мы — из Жодино.
Не для нас покой и уют.
Мы чисты пред тобою, Родина!
Почему же нам в душу плюют?!

Мы читали твои учебники,
Ты на бой посылала нас.
Почему же сейчас, в полемике,
Льют с трибун на нас ложь и грязь?

Вспомни все — что нами пройдено
И расставь на свои места!
Мы чисты пред тобою, Родина!
Будь и ты перед нами чиста!

Ноябрь 1989 г.

* * *

Мне говорят: «Дружище, извини,—
Где ты нашел романтику в войне?
Зачем о ней писать? Прошли те дни,
Что потеряли мы в чужой стране?

Пойми — не повернуть теченья рек —
И жизнь одна, и правда в ней — одна.
Не может полноценный человек
Жалеть о том, что кончилась война»

Все так. И я киваю головой,
Себя пытаясь этим обмануть.
Немыслимо всю жизнь прожить войной,
Мечтать о том, чего уж не вернуть.

И снова слышу в спину: «Оккупант!
И вновь себе приказываю: «Молчи!»
И снова вижу яростный десант,
Что в землю лег у кишлака Кучи.

Да, это так — мы потеряли там
Десятки тысяч молодых парней.
Но, все-таки, там было легче нам:
Там были мы полезней и нужней,

Нам было очень тяжело подчас.
Что делать на войне, как на войне,
И все-таки, в сто раз трудней — сейчас,
В своей, от нас отрекшейся, стране.

Да! — там не побывав, нас не поймешь.
И говорит знакомый свысока:
«Ты ехал добровольцем? Ну, даешь!» —
И молча крутит пальцем у виска...

Теперь нам то вручают ордена,
То топчут в грязь, то — вновь на пьедестал.
...А все же жаль, что кончилась война:
А то бы— снова рапорт написал...

Апрель 1990 г.

* * *

Который год я по ночам стреляю
И снова, не заботясь о себе,
Иду вперед — туда, где убивают —
Навстречу непредвиденной судьбе.
И вертолет подбитый серой птицей
Ныряет вниз, сгорая на лету...
Как хорошо, что это только снится...
И утром просыпаюсь я в поту.

Который год кошмар Афганистана
Меня ведет ночами в новый бой.
И снова тень от «Черного тюльпана»
Витает ночью над моей судьбой.
Пусть это все — забытая страница,
Но снова веет холодом беда...
Как хорошо, что это только снится
И вновь не повторится никогда.

Но вновь метет во сне стальная вьюга,
И вновь лицу от взрывов горячо.
Я снова ощущаю помощь друга
И опираюсь на его плечо.
И снова вижу я родные лица
Всех тех, кто был со мною в том пути...
А все же — жаль, что это только снится:
Таких друзей в Союзе не найти…

1990 г.

* * *

Все это никогда не сможет позабыться.
Листает календарь усталые страницы,
И день за днем идут сквозь суету и споры,
Но вновь во сне встают передо мною горы.
И снова вертолет, поднявшись над землею,
Под облака несет меня навстречу бою.
Отвесная стена навстречу огрызнется...
Что делать — здесь война, и кто-то не вернется...
И вспоминаю вновь жар автоматной стали,
Страдания и кровь, и отдых на привале,
И тусклый звездный свет, и тайну каравана.
И серый силуэт зловещего «тюльпана»...
И вновь я сердцем там — за черными горами,
И вновь на караван я ухожу с друзьями.
… Но время вдаль несет календаря страницы.
А все же жаль, что все уже не повторится...

Февраль 1990 г.

Глава III.

РАЗНЫЕ ЛЮДИ...

* * *

Незаметно взрослыми мы стали,
Так и не увидев, как вдали
В синем море навсегда растаяли
Детства голубые корабли.

Мы спешим, торопимся куда-то,
В суматохе вдаль летящих дней.
День за днем рассветы и закаты
В прошлое уходят все быстрей.

Мне б вернуть походы, драки, споры,
Удивиться шорохам лесным,
Снова стать пиратом, мушкетером,
Захлебнуться радостью весны.

И бежать куда-то в свете желтом,
Подражая птичьим голосам,
Только далеко за горизонтом
Исчезают в дымке паруса.

Растворившись в голубом сиянии,
Заполняя память до краев,
Машет мне платком воспоминаний
Детство деревенское мое.

Не вернуть мальчишеское братство,
Мы взрослеем — только и всего.
Только мне все чаще ночью снятся
Парусники детства моего...

Август 1988 г.

ОТКРОВЕННЫЙ РАЗГОВОР НА КПП.

Ты говоришь мне, что не можешь
Учиться дальше, что устал,
Что жизнь военного ты все же
Совсем другою представлял,
Что надоело жить в работе,
Без праздников и выходных,
И дни, в холодных каплях пота,
И письма редкие родных.
Что жмут тебе погоны плечи,
И надоел охват ремня...
Ну что же —
я тебе отвечу,
Ты только выслушай меня.
Да, может всякое случиться
В начале трудного пути —
Не мудрено и ошибиться,
Другой дорогой в жизнь войти.
Тебе большая жизнь открылась,
Что постигается трудом,
И на мгновенье ослепило
Сиянье золотых погон.
И, ослепленный блеском этим,
В суровых буднях ратных дел
Ты лишь романтику заметил,
А вот труда — не разглядел.
А это — труд. Большой,
тяжелый,
Упорный, без воскресных дней.
Высоты здесь берутся с боем
И с кровью может быть, твоей.
Тебе же —
изменили силы
В начале ратного пути.
Тебя, как видишь, не хватило
На то, чтоб этот путь пройти.
У каждого — своя дорога —
Свое начало,
свой финал.
И ты — один из тех немногих,
Кто этот путь не угадал.
Что ж — получай другие знания.
И мирно продолжай свой век.
Пиши мне письма.
До свидания,
Спокойный штатский человек...

Октябрь 1982 г.

* * *

Смешная рыженька челка,
Веснушчатый курносый нос —
Идет по улице девчонка.
Идет, не сдерживая слез.
3венит капелью день весенний.
Она идет — стройна, легка,
И слезы капают на землю,
Следы оставив на щеках.
А ветерок прохожих ломит,
Идущих пестрою толпой,
И ни один не остановит.
Не спросит тихо: «Что с тобой?»
Быть может, у нее несчастье…
Прохожих радует весна,
А ей так нужно их участье:
Она сейчас совсем одна.
Спросите, и она ответит —
Откроет сердце вам свое.
Она сейчас одна на свете,
Остановите же ее!
В глаза открыто посмотрите,
Рукой сотрите слез следы
И тихо
«Что с тобой?» —
спросите.
Не прячьтесь от чужой беды!

Апрель 1984 г.

* * *

Твое лицо,
удаляясь,
тает.
Не нужно
ни слез, ни слов.
Мой поезд летит,
позади оставив,
Обломки
сожженных мостов.
Ну вот и все —
дорога скатертью,
Стучат под полом
колеса.
Вагон,
качаясь,
катится,
катится,
Швыряя ночь
под откосы.
Мы,
может быть,
потом спохватимся,
Будем жалеть,
быть может.
Вагон,
качаясь,
катится,
катится.
Глупо все.
Ну и что же?!
Как это просто:
ломать — не строить.
Осень
по городу бродит...
Даже стопкран
не поможет порою.
Поезд уходит.
Уходит...

Май 1984 г.

* * *

Под ногами в луже
Отразились звезды.
Я тебе не нужен.
Возвращаться поздно.
Начинать не стоит
По второму кругу:
Мы теперь с тобою
Не нужны друг другу.
Возвращаться поздно —
Понимаем сами.
И, как в луже звезды,
Топчем каблуками
Все, что не забылось,
Все, чем раньше жили.
Песня не сложилась —
Мы теперь чужие.
Потеряв терпенье,
Друг на друга ропщем
И, без сожаленья,
Звезды в луже топчем...

Август 1984 г.

* * *

Вспомни меня когда-нибудь —
Днем или темной ночью.
Вспомни меня когда-нибудь,
Хоть через сотню лет.

Вспомни улыбкой нежною,
Дымкой мечты непрочною,
Тихо выдохни украдкою:
В сказку возврата нет.

Вспомни, как бред нечаянный.
Вспомни, как сон несбывшийся,
Все, что осталось в памяти,
Как приговор мечте:

Голос любви отчаянный,
Долю в сердцах таившийся,
Голос души, не верящий,
Тающий в пустоте...

Февраль 1986 г.

* * *

Я снова жду заветное письмо,
В который раз встречая почтальона,
В заплаканное серое окно
Смотрю часами, с грустью затаенной.

Когда-нибудь, ты, может быть, поймешь
И вновь ко мне захочешь возвратиться. ...
Стучит в окно унылый серый дождь,
И капли на стекле, как на ресницах.

А окна, как глаза твои, пусты,
Омытые осенними дождями.
Твоей рукой сожженные мосты
Зияют, словно пропасть, между нами.
Ни оглянуться, ни шагнуть назад.
Ты далеко — не я тому виною.
...И прячет осень мокрые глаза
В заплаканные тучи надо мною.

1982-88 гг.

ОДИНОЧЕСТВО.

«Ничто не вечно под луной» —
Как просто, коротко и складно!
Но как тоскливо жить одной
Среди людей — чужих и жадных.

Они спешат — им все равно,
Они не знают, как бывает
Тоскливо черное окно,
И снег, что на карнизе тает.

Ты ждешь его.
И входит oн —
Горячий и нетерпеливый,
В своем желании смешон,
Но с ним уже не так тоскливо.

И вновь соединяет вас
Холодный сумеречный вечер.
Король на миг. Кумир на час.
...Но час проходит. Гаснут свечи.

Его, наверно, ждет жена,
И он уходит в снег и вечер.
И остаешься ты одна,
Опять одна, на целом свете.

Как ночь длинна и тяжела,
Как холодно мигают звезды.
Ты по-иному бы жила,
Да переучиваться поздно.

А жизнь — сложна и коротка.
Она безжалостна порою,
И безысходная тоска
С ресниц срывается слезою...

1987-88 гг.

РЕПЕТИЦИЯ.

В клубе — темный коридор,
Крашеные стены.
...Самодеятельный хор
Строится на сцене.
И, взойдя на эшафот
Небольшой трибуны,
Указания дает
Командир угрюмый.
Он не любит песни петь,
А, тем паче,— слушать,
И не раз ему медведь
Наступал на уши.
Этим фактом удручен,
В злобе и отчаяньи,
Смело вводит в хоре он
Единоначалие:
— Начинаем!
— Становись!
— Что за шевеления?!
— Третий слева — не вертись!
Прекратить хождения!
Хор, равняйсь!!
Отставить!!!
Стой!
Кто такой?
Ведущий?
Что ведешь?
Концерт?
Какой?
Стой вот здесь к слушай!
Репетицию начнем
С самою начала.
Рота, смирно!
Все поем!
Где наш запевала?
К микрофону — шагом марш!
Строевым!
Отставить!
Повторяем первый марш!
Занавес поправить!
Как стоите?!
По местам!
Все должно быть просто:
Кто сказал «по голосам»?!
Становись по росту!
Подбородки всем поднять
И смотреть на стенку!
Первый голос будет брать
Первая шеренга,
А вторым, без всяких нот,
Будет петь вторая.
(Третья — вовсе не поет,
Только подпевает!)
Первый марш!
Оркестр — играть!
Как он называется?...—
Репетиция опять
Мирно продолжается.

Май 1984 г.

О ГЛАСНОСТИ.

Осталась в прошлом давняя опасность
Преследованья, критика властями,
И в нашу жизнь ворвалось слово «гласность»,
Объединив в себе мечту и память.

Мы, наконец, вздохнули полной грудью,
И люди, опьянев вконец от вздоха,
В газеты пишут — спрашивают люди:
«Кто виноват в том, что живем мы плохо?»

В ответ газеты честно отвечают
С конкретностью, невиданною прежде: —
Вот в этом виноват товарищ Сталин,
А в этом вот — Хрущев, а в этом — Брежнев.

Газета быстро движется по стрежню:
А что ей?— Ведь ответ придет едва ли.
Ведь ей, конечно, не ответит Брежнев,
И (славу богу!), не ответит Сталин.

Газетчики, скажите, умоляю,
Я задаю вопрос, вам не впервые:
Что виноваты мертвые — мы знаем.
А где же — те, кто и сейчас живые?...

Что ж мы за них сегодня не беремся?
Ни одного — не видим и не слышим.
Наверно, ждем. Вот смерти их дождемся,
Тогда, конечно,— вспомним и напишем...

Февраль-март 1989 г.

* * *

А помнишь, Галка, наш «десятый «А»? —
Был долгим путь, и жизнь была проста.
И от любви кружилась голова,
И вдаль звала заветная мечта...

Как быстро пролетело десять лет,
А мы — мечту все так же в сердце греем –
Все так же собираемся взрослеть.
Не замечая, что уже стареем...

Нам никогда уж не собраться всем.
Ни в классе, ни у школьного крыльца:
Кто не придет, а кто — ушел совсем,
В далекий путь, без края и конца.

Судьба — как лотерея: чет-нечет.
Поди узнай — кому и что назначит.
Потерям жизнь уже открыла счет,
А вот удачам счет — пока не начат.

У каждого — своя звезда во мгле,
Свои надежды и свои тревоги.
И кто-то счастье отыскал в семье,
А кто-то свой удел нашел в дороге.

И каждый выбирал себе ее —
Свою звезду в далеком поднебесье.
Как говорится, каждому — свое:
Кому — семья, кому — стихи и песни...

Мы повзрослели, что и говорить,
Ушли вперед, никто не обернулся,
Но если бы все снова повторить,
Я б с удовольствием
туда вернулся.

Но от забот кружится голова —
Что ж — мы теперь за многое в ответе.
…А помнишь. Галка, наш «десятый «А»?
Как жаль, что мы давно уже
не дети...

Октябрь 1990 г.

* * *

Опостылело сонное царство,
И обид уже больше не счесть.
Где ж ты — наше былое гусарство?
Где ж вы — совесть, отвага и честь?

Над Землею — зловещие тучи
Проплывают, как фразы о том,
Что, возможно, мы жили бы лучше,
Только вряд ли уже заживем.

Мы ни лучше, ни хуже не стали,
Не сравнив — не спеши укорять,
Только честь мы давно потеряли —
Что еще нам осталось терять?

Мы не ныли, не протестовали,
Глядя, как изощряется мразь.
Доблесть нашу политики смяли
И втоптали в кровавую грязь.

Жизнь — как грустная серая повесть.
Но одно мы не вправе забыть:
Если мы потеряем и совесть —
То зачем нам вообще дальше жить?

Февраль-март 1991 г.

Благодарю Евгению, приславшую нам эти стихи.