Стихи Светланы Шиховой

МЫ ВЕРНЕМСЯ.

Мы вернемся, в это хочется верить,
Мы вернемся всему вопреки.
Вскрикнешь ты, открывая на стук поздний двери...
Мы вернемся из-за далекой реки.

Припев:
Я прижму тебя к сердцу, такую родную.
- Вытри слезы, - скажу, - уже все позади!
Нет тех слов, чтоб сказать, как я сильно тоскую,
Только верь, я вернусь, только ты меня жди...

Раскаленный песок нам глаза забивает,
И порою нет сил, а команда: вперед и вперед!
И комбат, матерясь, всех и вся проклинает,
И не знаем сегодня, кого смерть с собой заберет...

Припев.

Два часа перехода, и вот мы на месте.
- Что, собаки, не ждали, а мы уже тут!
Но кому-то из нас предстоит превратиться в "груз 200"
И на скалах на этих обрести свой последний приют...

Припев.

НА КУХНЕ.

Нервы что ли мои стальные, или я не дружу с головой,
От боли души может кричали б иные,
Я не кричу, говорю я с тобой.
Понимаешь, лет немало минуло,
Я уже дед, внучок есть Сашок,
А я еще за рекой, будто что-то замкнуло,
Что-то не так, понимаешь, дружок...
Часто ль тебя и ребят вспоминаю?
Не часто, не буду душою кривить,
А вот как добрый стакан выпиваю,
То начинаю с тобой говорить.
Да, брат Андрюха, видишь, жизнь как сложилась,
Не думали, сидя с тобой на броне,
Когда стерва-смерть над нами кружилась,
Кому повезет,тебе или мне.
Ты знаешь, мне тебе трудно признаться,
Я иногда все воюю во сне,
Приходилось и от крика своего просыпаться,
Потом что-то врать вскочившей жене.
Елену твою, братан, лет десять не видел,
Не представляю, как живет, где она,
Да даже если б случайно увидел, не подошел бы, прости, старина.
Ни к чему ворошить зажившую рану,
Ведь прошло столько лет - поросло все быльем,
Ты погоди, Андрей, сейчас еще бутылку достану,
И мы за ребят наших по полной нальем.
Ну, давай, наливаю...
-Эх, ребятишки,
За Семена, за Мишку, за Славку, за вас!
Эх, вы, черти, не уцелели, а какие б были детишки,
А теперь могли б и внуки пойти в первый класс.
Ну вот, посидели, на душе что-то скверно,
Все чаще и чаще меня что-то гнетет,
Это, Андрюха, старость, наверно,
К тебе-то она никогда не придет...
Ну, бывай, а то Наталья проснется,
Что сижу в темноте, опять будет бухтеть,
Ведь она всегда к чему-нибудь придерется,
А потом будет полдня тарахтеть!
Да ты не думай, она - справная баба,
Но ты знаешь сам, их и черт не поймет,
Непросто понять, чего бабе надо,
Покуда поймешь, глядишь к другому уйдет...
Ладно, Андрей, прощаться не буду,
Пока, дорогой, я тебя позову,
Ты знай, ни тебя, ни ребят не забуду,
И Саланг не забуду, покуда живу...

* * *

Туман молочный над Бугом плыл. В тот предрассветный час,
Что это последний день мирный был,понял каждый из нас.
И потонула в грохоте взрывов эта рассветная тишь,
В своей кроватке не дожил до рассвета розовощекий малыш...
Земля стонала глухо, надрывно,
Принимая в обьятья то, что было домами,
А из-за реки чередой непрерывно самолеты летели с большими крестами...
Похолодело внутри всё и сжалось,
Девочка в страхе к матери жалась,
Эта страшная кононада не умолкала,
А над дымящимся Брестом солнце вставало,
Страшней того дня в моей памяти нет... 22 июня. Рассвет...

ПРОМОЛЧАТЬ НЕ ПОЛУЧАЕТСЯ.

Это не могила,просто знак,
Чтоб любой прохожий мог замедлить шаг,
Задержаться, пусть на несколько минут,
Голову склонить о нас, имена чьи тут.
И неважно, что прошло уж столько лет,
Ведь у памяти ограниченья нет,
Мы живые, пока помнят люди нас,
И совсем не важно какой год идет сейчас.
10, 20, 30, 40 лет пройдет,
О нас память будет жить и не умрет,
Этот знак совсем не броский,скромен он.
В нашей жизни был Кундуз и Хайратон,
Мы в Баграме были, на Саланге и в Газни,
Сколько жизней наших унесли они!
Сколько невернувшихся ребят,
С фотографий и портретов в мир глядят,
Сколько рано поседевших матерей,
Сколько не родившихся на этот свет детей...
Вот о чем молчит суровый этот знак,
Люди, мимо проходя, замедлите свой шаг...
И когда мой БТР горел,
Боль почувствовать я просто не успел,
За минуту до того я был убит,
У меня нет тела, а душа болит.
И когда ты, девочка, рукой своей,
Подожгла венок о памяти парней,
С той войны не возвратившихся домой,
Что же, девочка, случилось-то с тобой?
Мертвые, они, увы, молчат,
Это только души их кричат,
Плавится, дымит венок в огне,
Девочка, уже не больно мне...
Это не могила, просто знак,
Что-то в головах у вас не так,
Видно, переглючило в уме,
Это вы сгорели в том огне...
Это ваши души на костре горят,
И прощенья просят у ребят,
А бездушные ваши молодые тела,
Идут по своим неотложным делам,
Что живут, им даже кажется,
И это правдой многим покажется,
На самом деле, коль душа умерла,
Жизнь человеческая замерла...
Вы существуете и не более,
Такая вот вышла история,
Две души, сгоревшие на костре,
Да, грустно сегодня от этого мне...

* * *

Она бросить его хотела
И письмо написала уже,
Но отправить его не посмела,
Словно кошки скребли на душе.
Она бросить его хотела,
Он об этом к счастью не знал,
Когда очередью прошило тело,
Среди чужих неприступных скал.
Она бросить его хотела,
А он упал среди серых камней,
И последняя мысль у него пролетела
О маме и, конечно, о ней...
Она бросить его хотела,
Груз ожидания оказался слишком велик,
А мать его в один день поседела,
И долго еще в ушах стоял ее крик...
Она бросить его хотела,
Он, к счастью, об этом никогда не узнал,
Милая девочка в платьице белом
Навеки осталась с ним среди скал...
Она бросить его хотела,
Но в глазах не стоит укор,
Он не узнал. Он умер. От душманской пули в упор...

СНЫ.

Меня спросили, почему волнует это вас?
Ну разве мало разных тем, тем более сейчас,
Ведь о любви у вас стихов, по-моему, полно,
Война… Она уже прошла, причем давным-давно,
Ведь вы же не участвовали ни в одной войне,
Зачем о ней вы пишете - ну, объясните мне!
Ну что ответить на вопрос достаточно прямой,
Как объяснить, не знаю я, творится что со мной.
Я не могу не говорить, не думать о войне,
То видно память с генами досталась просто мне.
Отец- мальчишкой воевал,
Дед – не пришел с войны,
И очень часто вижу я, как воюю, сны.
Не спрашивайте, как же так?
Не знаю я ответ, но я воюю по ночам уже немало лет.
И «Тигры» видела во сне, и Сталинград в огне,
И я не знаю, почему дано все это мне.
У разных лет – своя война,
И в юности моей война другая забрала молоденьких парней,
И очень многие домой обратно не пришли,
А смерть свою среди песков чужой земли нашли.
Не объяснить мне чувств своих,
А сердце, как набат,
Стучит: Баграм, Саланг, Газни, Шинданд, Джелалабад…
Моя закончилась война в кабинете военкома:
- Радист-телеграфист? Ну, что ж, сиди, голуба, дома!
И чтобы я тебя, мой свет, не видел больше тут,
Еще придешь, сообщу родным, по шее пусть дадут!
Вояка, тоже мне, нашлась! А ну-ка, брысь домой!
И чтоб я больше никогда не встретился с тобой!
…Меня за шкирку, как щенка, отправил в коридор,
Как рыдала я тогда, помню до сих пор!
Мне было восемнадцать лет, мне было не понять,
Почему тот строгий капитан домой меня стал гнать…
И сон опять тревожен мой,
И, выходя в астрал,
Несу РД я за спиной среди отвесных скал,
И мой тяжелый АКС плечо все оттянул,
Противный ветер, да с песком, еще сильней подул…
И заливает липкий пот уже мои глаза,
Я просыпаюсь - то не пот, соленая слеза…
И вновь закрою я глаза и вижу тех ребят,
Они сквозь годы и сквозь сон, всё в душу мне глядят…

Я НИЧЕГО НЕ ЗНАЮ О ВОЙНЕ.

Я ничего не знаю о войне,
Только то, что учили в школе,
Только то, что видела в кино,
Ну и в книгах что пишут, не более.
Не могу представить никак
Грохот самого тихого боя,
Не могу услышать в ушах
Минного страшного воя.
И смогу ли я, как они,
Не дрогнуть в момент последний,
И смогу ли точным броском
Подбить танк передний?
И где найти в себе сил,
Чтоб подняться первым в атаку,
И под кинжальным огнем назад не ступить и шагу,
Как мне узнать себя,
Пропустить через сердце их души,
Как мне отдать смерти долг,
Забравшей самых лучших?
Чем отплатить свинцу,
Косившему самых первых?
Что сказать бойцу, у которого сдали нервы?
Как мне сберечь всех вас,
Павших и тех, кто выжил,
Что мне сделать сейчас,
Чтоб давности срок не вышел…

* * *

Девятнадцать неполных лет, никогда я не буду сед,
Я погиб совсем молодым,
Под знойным небом чужим.
Я даже боли не ощутил,
Про меня говорят теперь: "Был..."
Я погиб в своем первом бою,
Не сумев сдержать клятву свою.
Я поклялся вернуться назад,
Но вот здесь я убит, Файзабад,
На одной из твоих улиц кривых,
Меня вычеркнули из списков живых.
В цинк упакуют  меня вечером третьего дня,
И встретит Камышин в среду, где-то ближе к обеду,
Мне в ноги- могильный камень,
Был я обычный парень, жизнь мою оборвал Афган,
Я навеки остался там…

1985г.

* * *

Теперь мы привыкли хоронить своих школьных друзей,
Теперь мы исправно в школах, где учились они, открываем музей,
Теперь мы им льготы даем, в обмен на их кровь,
Теперь мы читаем в газетах о них вновь и вновь…
Но что мы можем знать о тех годах, среди знойных песков?
Но что мы можем знать о тех водах, которые дороже золота всех веков?
Но что мы, сытые, можем знать о голодных?
И что мы, теплые, можем знать о холодных?
Разве слышали мы, как взрывается грохотом душная ночь?
Разве плакали мы, когда плакать уже невмочь?
Разве падал с прострелянным сердцем рядом наш друг?
Разве наша земля пропитана смертью вокруг?
Что мы можем о них говорить,
Если в нас не стреляли,
Что мы можем понять,
Если нас еще насмерть не убивали,
Не горели в «вертушках»,
И не жгла руки броня «бэтээра»,
И не знаем мы с вами,
Где жизни и смерти последняя мера…
Так что же мы стоим в этом душном своем благополучии?
В этом своем мирке мы старательно ищем, где лучше…
А они, умирая, обнимают чужую землю,
И я эти смерти никогда-никогда не приемлю...

1985г.        

БОЛИТ ДУША…

Душа болит снова и снова,
Не передать, не найти того слова,
Чтобы выразить все, о чем сказать я хочу,
Все в сердце моем, а я все молчу.
В этом краю земли чужедальней,
Так горы красивы, их снежные пики,
Я махну этим кручам прощально,
И пусть оглушат их ревущие «МИГи».
На перевале - снег и метель,
Как же дальше жить мне теперь?
На перевале, в огне и в крови,
Наши ребята на землю легли.
Легли, не уснули, легли навсегда,
В дом к Пашке и к Димке постучалась беда.
Как мамки будут отчаянно выть,
А мне-то теперь как с этим жить?
Что-то в сердце, как струна, оборвется,
Сколько их еще в Союз не вернется,
Эх, страна моя, что ты сделала с нами,
Мы в цинковых гробах летим в Россию, к маме…

1987г.

* * *
 
Закоптили окошечко, мама,
Чтоб не видела ты, каким вернулся я из Баграма.
В клочья разорвано тело, вот ведь какое дело.
Ты не рыдай, мамуля, мина- она не пуля.
Ты прости, родная, что в 18 лет умираю,
Не для войны ты меня родила, а эта мина меня отняла.
Прости меня, мама, я ошибся немного,
Стала последней под Баграмом дорога,
Мина с ловушкой хитрой была,
Да что скажешь теперь, все напрасны слова...
Прости, дорогая моя, и прощай,
Что будешь стойкой, мне обещай,
Не надо, милая, не надо рыдать,
Что жизнь молодую пришлось здесь отдать...
Ты уж держись, мам, хотя это тяжко,
Ты знаешь, ведь уцелела моя походная фляжка,
Валерка тебе передать должен был,
Если, конечно, про нее не забыл...
Как жаль, что обнять тебя не могу,
Навстречу к тебе больше не побегу.
Прощай, дорогая, я ушел навсегда,
Теперь надо мною не властны года,
Мне 18 лет до скончания века,
Всего одна  мина- и нет человека…

1983г.

* * *

Передышка будет краткой, но успеем покурить,
Перекрестимся украдкой, снова будем фрицев бить.
Мины будут выть протяжно, застрекочет пулемет,
В общем-то теперь не важно, пуля где тебя найдет.
А пожить-то как охота, аж сердце ёкает подчас…
Да, родимая пехота, эх, и вдарят нам сейчас!
Зубы сводит от досады и вспотели руки сразу,
Выползают… Ну и гады, во придумали заразу!
Молча мы переглянулись, толковать о чем теперь,
Напоследок затянулись, ну и «Тигра», ну и зверь!
Если честно, как-то брюхо резко спазмами скрутило,
И во рту вдруг стало сухо, но, правда, вскоре отпустило…
А танки медленно и важно, как на параде, держат строй,
И суждено видать, отважно принять нам, Ваня, смертный бой!
Не робей, второй мой номер, повезет, быть может, нам,
Но покуда я не помер, фрицам я еще задам!
Бронебойное ружье-то крепко я в руках держу,
Да, родимая пехота, я ентой «Тигре» покажу!
Правильно ты мыслишь, Ваня, ты гранатки припаси,
А то не встретит нас маманя, тьфу ты, Боже упаси!
Ах ты, мелкий потрох сучий, огрызаешься-то как!
В башню, гад тебе ползучий, в этом деле я мастак!
Ну еще патрон, Ванюша, угостим сейчас врага,
На, вражина, кушай, кушай! Еще хочешь пирога?
В реве боя все смешалось, среди дыма и огня,
В том бою опять решалось: я его иль он меня…
Фашист меток был, не скрою, здесь расчеты все просты,
Земля смешалась с нашей кровью, только вздрогнули кусты…
Эх, попрощаться не успели, и даже что-то прохрипеть,
Но наш патрон достал до цели и «Тигру» суждено сгореть!..
Жаль, увидеть не придется чудную картину ту,
Враг к столице не прорвется, не возьмет он высоту!
Пусть хоть треснет он от злости, нас ему не одолеть,
Ну а наши, Ваня, кости будут здесь, в окопе тлеть…
Выпала судьба такая, сгинуть у высотки той,
Вспомни нас, страна родная, за наш выпей упокой…

* * *
                                        
Обороны нашей первая линия,
И тишина с утра вдруг воцарилась,
Деревья стоят в кружеве инея,
И красота вокруг, что вам и не снилась!
Искрясь на солнце, снежинки неслышно кружатся,
А нам предстоит, Сережа, сегодня насмерть сражаться!
Война… Идет война, понимаете,
Сейчас взрывы вновь грудь земли разорвут,
Ну, что вы, Сережа, тяжело так вздыхаете,
Да, и танки опять в наступленье пойдут…
И мерзлые комья земли разлетятся,
И этот снежок наша кровь окропит,
Мы будем с ожесточением драться,
Враг не пройдет, он будет разбит!
Да нет, Сережа, я не партейный,
И скорей всего теперь и не стану,
Портсигар откуда? Так это ж трофейный,
Хотите у разведчиков вам такой же достану?
Ах, все же какое утро чудесное,
И как же не хочется умирать!
Природа здесь несказанно прелестная,
Предки наши знали, где стольный град основать!
Однако, слышите, вроде, рокот моторов,
Правда, неясный, видно, вдали,
Сейчас будет не до разговоров,
Опять «фрицы» в атаку пошли!
А вот и артподготовка, ну как без нее-то,
Вот и до боя кто-то уже не жилец,
Хорошо, нам вчера сменили белье-то,
В чистом, если что, примем своей жизни конец.
Ну, Сережа, сейчас будет жарко, держитесь,
Да не так вы креститесь, не этой рукой,
Да вы к земле поплотнее прижмитесь,
И не смущайтесь, не один вы такой!
Конечно, уцелеть я надеюсь, не скрою,
И вы надейтесь, нам без надежды никак,
А пока… звучит приказ: «Приготовиться к бою!
Все ближе и ближе приближается враг!»
Вот и разбито утро прекрасное,
Вместо красы величавой – огонь, дым и смерть!
Было сказочно-белое, теперь - черно-красное,
Вместо хрустальных снежинок – свинца круговерть.
На исходе дня этот бой прекратился,
Опять воцарилась странная тишина,
В братскую могилу передний край превратился,
Снег печально кружился… Продолжалась война…

* * *

Мои слезинки на щеках замерзают,
А от холода просто не чувствую рук,
Завтра на рассвете меня расстреляют,
И я не знаю, как мне скрыть свой испуг.
Как заставить себя не плакать, не знаю,
И не знаю, как пройти, не опустив головы,
А сейчас я в этой сараюшке замерзаю,
Сидя на жалком пучке прошлогодней травы.
Ноги от холода окоченели,
Валенки вчера отобрал, толстопузая сволочь,
Обмотки вот сделала из обрывка шинели,
Какая ж студеная эта звездная полночь!
Ни единого звука, всех собак постреляли,
Сгинул, наверное, и наш рыжий Дружок,
По всем дворам проклятые «фрицы» шныряли,
С грязью мешая пушистый снежок.
Наверное, кто-то донес,
Как же немцы узнали,
Что в этом овине трое наших солдат!?
Они в сене спрятаны были,
И совсем не стонали,
Ну теперь поди разбери, кто во всем виноват!
И я, дура дурой, не глядя спешила,
Несла им хлеба, картохи, воды,
Они голодные, раненные… Такая жалость душила,
Вот и не заметила я чужие следы!
По голове пришелся удар тот прикладом,
До сих пор в ушах звон, и коса вся в крови,
Ничего не сказала фашистским я гадам,
Хотя больно и долго меня били они.
Жаль одного: всех троих расстреляли,
Они и сейчас лежат ничком на снегу,
Потом что-то всему селу объявляли,
Но что именно, я сказать не могу.
Я в этот момент была почти без сознанья,
И очень смутно помню все это,
Слышала громкие мамы рыданья,
Слышала что-то про наступленье рассвета…
Это позже рябой Николашка,
Что немцам взялся во всем услужить,
Сказал мне: Ну, короче, допрыгалась, Машка,
Осталось тебе до рассвета дожить.
Чего ты полезла, эх, дура ты, дура!
Хай сдохли б они, в этом старом овине!
Неужто тебе не дорога твоя шкура?!
Тебе б жить да жить, такой гарной дивчине!
Я рассмеялась, как могла, ведь все губы разбиты,
Да, умирать я не хочу и боюсь,
А ты сволочь, дядь Коля, к чертям пропади ты!
Я над вами, проклятые, просто смеюсь!..
…Мои горькие слезы капали, капали,
Все же я их скрыть не сумела,
Немцы через неделю отсюда так драпали!
Только я увидеть это уже не успела!
Мамочка, мамочка, ты не плачь, дорогая,
Ты береги себя и сестру,
Я буду думать о вас, умирая,
А вы вспоминайте обо мне, когда я умру.
Вот и рассвет мой последний… Грубо в спину толкнули…
Господи, как страшно-то, помоги!
Вот и все… Так просто… Грудь обжигают пули…
Я неуклюже падаю… И смеются враги…
В темноту куда-то будто провалилась,
Потом пошла на яркий-яркий свет,
Кому-то тихо жалуясь, что очень утомилась,
И что так и не исполнилось мне шестнадцать лет…

«КРАСНАЯ КОММУНАРКА».

Баржа «Красная Коммунарка» со стоном шла на дно,
Барже «Красная Коммунарка» теперь уже все равно,
Но плачет слезами ржавыми,
И развороченный металл ее стонет,
Из последних сил на плаву держалась бы,
Но вместе с людьми она тонет.
Вражеский летчик точно,
Был крестами отмеченный ас,
Буксир разлетелся в клочья,
Цели достиг фугас.
И бомбы точно ложатся и рвут ее тело на части,
Самолеты над нею кружатся черной крестовой масти.
Кричат люди, горящие на барже,
Кипит вода за бортом,
А «Красная Коммунарка» погибает уже,
И для них не будет «потом».
Еще кто-то спастись пытается,
Еще детские крики звучат,
Но на корме опять бомба взрывается,
И осколки по разбитому борту стучат.
Ускорилось погружение, кровью окрашена Волга,
В этом неравном сражении баржа продержалась недолго,
И все ее пассажиры, девятьсот или тысяча двести,
В огненном этом кошмаре с ней погружались вместе,
И девочка с бантиком белым, и ее красивая мама,
И в кофте, испачканной мелом, уже пожилая дама,
И раненные солдаты, и медсестрички уставшие,
Все в миг этот страшный стали словом ужасным - павшие…
Волны сомкнулись над ними сурово,
Похоронив в глубине,
«Красную Коммунарку» в августе сорок второго,
Погибшую на войне...

СТАЛИНГРАД.

Черный пепел, черный пепел, и горящая вода,
Ураганный ветер смерти не забыть вам никогда,
Дым пожаров смрадный, черный, минный вой, снарядов град,
Город наш непокоренный, неприступный Сталинград.
Всюду пламя, всюду пламя, гулко строчит пулемет,
Но прострелянное знамя вновь в атаку вас ведет.
Кто упал, кто вновь поднялся,
Кто убитый, кто живой,
И в бою не отличался
От командира рядовой…
Кровожадною рукою смерть косила и косила,
И о звании ни разу, уж поверьте, не спросила,
Капитан, рядовой, генерал
Иль санинструктор с косою пшеничною,
Всякий от дыханья ее умирал,
Землю нашу обняв горемычную.
Землю, кровью вашей политую,
Бомбами и снарядами беспощадно изрытую,
Жизнь отдавали свою за Родину милую,
Падали, падали на землю вы стылую.
Но вновь и вновь поднимались,
Как казалось врагу, из могил,
И героический город снова сражался и жил.
Красная от крови волжская вода
Кричала, что не забудет это никогда,
И если тихим вечером спустишься к реке,
Струями прохладными прильнет она к руке,
Едва слышным шепотом вновь будет говорить,
Какую цену страшную пришлось вам заплатить,
Прислушаться если, может услышим, как вы
И в шелесте аллей зеленых, и в шорохе травы,
На вершине кургана в ветра дуновении -
Скорбь и великий подвиг вашего поколения.

ДВЕСТИ ДНЕЙ И НОЧЕЙ.

Двести дней и ночей ада,
Двести дней и ночей Сталинграда,
Двести дней и ночей смертей,
Мужчин, женщин, стариков и детей!
Двести дней и ночей крови,
Нет их страшней и суровей,
Двести дней и ночей подвига беспримерного,
Двести  дней и ночей напряженья неимоверного,
Двести дней и ночей воинской славы,
Мамаев курган и в огне переправы,
Двести дней и ночей сил на пределе,
В вихре огненной свинцовой метели,
Двести дней и ночей битвы великой
С фашистской нечистью звероликой.
Двести дней и ночей руин Сталинграда,
И победа славная – за подвиг награда,
Двести дней и ночей моего великого народа,
Сталинград. 2 февраля сорок второго года.

ДЕТЯМ СТАЛИНГРАДА.

Я, мама, папа, братишка Паша,
Двухлетняя сестренка Кира и наша баба Маша,
Мне было восемь, а Павлушке – четыре,
Жили все вместе мы в нашей квартире.
Жил попугайчик волнистый Аркаша,
И рыжая кошка по прозвищу Даша.
Утром мама рано ушла на работу,
А папу давно на войну забрали, в пехоту,
А баба Маша сидела с Кирой, та приболела,
И за молоком к тете Вале сходить нам велела.
Мамина знакомая, тетя Валя,
В сарае держала козу, ее звали Фаня,
Она молоко давала,
А тетя Валя его продавала…
За руки друг друга взяли мы с Павлушей,
А баба Маша говорила: "Ты сестренку слушай!"
И зашагали мы по улице с братишкой налегке,
Я с бутылкой в авоське, а Павлик – с безухим мишкой в руке.
Он прижимал его к груди и улыбался,
Какой-то гул неясный в это время приближался,
По улице Елецкой шли и песенку мы пели,
Да только до конца допеть ее мы не успели…
И будто само небо почернело,
Все разом засвистело, загремело!
И вздрогнули, посыпались дома,
И встала дыбом и земля сама!
Какими передать словами,
Как закружила смерть над головами,
Как передать, что мы увидели в тот миг,
Как рассказать, какой стоял повсюду крик!
А самолеты ужасающе гудели,
И бомбы с воем нам на головы летели,
Горело все и рушилось вокруг,
А мы не размыкали своих рук,
Бежали по каким-то закоулкам средь огня и пыли,
Назад, домой, туда, где вместе жили.
Да только дома нет уже, лишь страшная воронка,
И жутко воет серая, без лапы, собачонка…
И настигает смерч огня и смерти,
Крича от страха, ищем мы спасенья,
В чудовищной смертельной круговерти,
А такое солнечное было воскресенье…
От бомбовых разрывов мы оглохли,
И страшным огнем опаленные,
На глазах у нас все слезы сохли,
Оставляя только следы воспаленные…
Не знаю, куда бежали мы с братишкой,
Только не выпускала его ручонку,
А он все плакал о потерянном мишке,
Да все дергал меня за юбчонку.
И когда нас тяжелым взрывом накрыло,
Я даже вскрикнуть и то не успела,
Павлушу, его-то сразу убило,
А меня засыпало и осколком задело…
…Когда я глаза открыла, в ушах моих будто вата,
В руке моей что-то было… То, что было ручонкой брата…
Свело видно так мою руку, что три часа, не меньше,
Не мог мне ее разжать суровый, седой военфельдшер…
…Военное лихолетье давно позади осталось,
Из всей семьи нашей дружной одна только я осталась,
Немало лет пролетело,
Боль как будто стихла,
Часто сердце болело,
Сейчас, вроде, немного утихло…
Но нет-нет и сведет мне руку,
Пальцы не разжать,
Будто снова с братом буду я бежать…
И еще во сне вижу много лет,
Мы с ним возвращаемся к дому…
К дому, которого нет…

ТУФЛИ.

Последнее время часто вижу во сне
Тех девчонок, в форме не по росту,
Им бы, милым, радоваться солнцу и весне,
Да они и радовались, по-девичьи просто.
Голосам суровость старались придать,
Но куда ее спрячешь, эту юность кипучую,
А то, что они могут в бою свои жизни отдать,
Вызывало к фашистам ненависть жгучую.
Жестокая штука - наука войны,
Она не щадит солдата,
А я до сих пор вижу страшные сны,
Как гибли мои девчата…
- Товарищ командир! - голос дрожит и на глазах слезинки,
- Сорок третьего размера нам выдали ботинки!
Разрешите в туфельках бить врага проклятого,
Ведь ноги-то у нас размера тридцать пятого!
Застревает в горле пересохшем ком,
Но я все же справляюсь с собой:
- Бойцы, враг ворвался в наш дом,
Разрешаю в туфлях идти в бой!
-Ур-а-а-а!- мои солдаты-девчонки
Не по уставу радостно скачут,
А белые наши березки плачут, родимые, плачут…
Я часто во сне, метаясь, вижу моих девчат средь берез,
И вновь и вновь просыпаюсь с лицом, мокрым от слез…
В памяти моей годами не убитой,
Встают, как живые: Катя, Тоня, Любаша, Вера…
Черные туфли на земле кровавой, изрытой,
Туфли тридцать пятого размера…

ЦАРИЦА-ТЕТЯ.

История реальная, более чем двадцатилетней давности, но записана в стихотворной форме после просмотра фильма Александра Елагина.

В детдом автобусом приехали артисты,
Наш синий «Пазик» замер у двора,
Нас на крыльце встречали активисты,
А в зале - остальная детвора.
Восторженные, радостные лица,
И детские улыбки до ушей,
Спектакль «Глупая царица»
Сегодня привезли для малышей.
Шум, закулисья суматоха,
И детский гомон в зале не смолкает,
Откуда-то пришла смешная кроха,
Стоит, внимательно за мною наблюдает.
- Ох, тетя, здласте! Я - Света Иванова!
Ой, тетя, а вы кто, цалица?-
И не давая вымолвить ни слова,
На бутафорский трон с улыбкою садится.
- Как здолово! А вы алтистка, тетя?
А как вас звать? А мне четыле года,
Вы к нам плиехали, а где же вы живете?
Скажите, тетя, а у вас там теплая погода?
А в нашем интелнате мне не плохо,
Но только я всегда хочу домой,-
И мне протягивает ручонки свои кроха,
-Цалица-тетя, ты возьми меня с собой!
И жалость острая впивается как кошка,
Царапая когтями что-то у души,
А кроха с бантиком сидит, болтая ножкой,
Оберткою конфетною шуршит…
Потом встает, одернула юбчонку:
- Ты же плиехала за мною, плавда ведь?-
Смотрю на эту шуструю девчонку,
Готовую уже вообще-то зареветь.
Ну что ответить? Я молчу смущенно,
А радость у нее в глазах уже пропала,
Помреж кричал мне что-то возмущенно,
Я в оправданье что-то лепетала…
…Спектакль закончен. В зале пусто,
Устало собираем реквизит.
Но почему-то всем необъяснимо грустно,
И там, в груди, тихонечко болит.
Уже автобус подан. На улице- ненастье,
Холодный дождь наш синий «Пазик» хлещет,
Оплакивая Светкино несчастье,
Он бьет по крыше все сильней и резче…
…Она бежит, и плач ее надрывный,
Врывается в салон наш не согретый,
И плачет вместе с нею непрерывно
Дождь, за живое, видимо, задетый.
- Нет, тетя, мама, нет! Возьми меня отсюда! -
Плотней вжимаюсь в кресло и бледнею,
- Пустите! Я такой послушной буду!
Я все смогу! Я много так умею!
Вот, наконец, на руки подхватили,
Она же вырваться по-прежнему старалась,
Мы, кашляя мотором, покатили,
Она кричала, упиралась и брыкалась…
Неугомонный дождик еще долго за нами гнался,
Интеллигент Митрофанов впервые матом ругался,
А мы все угрюмо молчали, отвернув друг от друга лица,
И честное слово, не знали, как долго молчанье продлится…
Автобус наш синий катился,
Вот и дождь, наконец, отстал,
Огнями вдалеке город светился,
Помреж, как всегда, бутерброды достал…
И тут же он виновато,
Хотя нет вины никакой,
Говорил тихо: «Ну хватит, ребята,
Ну значит жребий у девчонки такой!»
Мы снова только молчали,
Переглядываясь между собой,
И тяжелые волны печали
Накрывали нас с головой…
…Воспитатель одеялом укрыла
Промокшую Иванову Свету,
А я в этот вечер решила,
Что брошу работу эту.
Очень давно это было,
Я не знаю, судьба щадила ли Свету,
А сегодня почему-то решила
Рассказать вам историю эту…

* * *
                             
За окном опять кружится вьюга,
На стекле узоры рисует,
Я ее не боюсь, она мне подруга,
Может она тоже по маме тоскует.
Она мне дарит снежинки,
Они к окну прилипают,
Они, как мои слезинки,
Как на щеке, на окошке растают.
Милая, милая вьюга,
Как плач - тоскливый твой вой!
Моя дорогая подруга,
Поговори немножко со мной!
Ты ответь мне, где мама, знаешь?
Почему не пришла до сих пор?
Но только грустно ты завываешь,
Да заметаешь снегом забор.
Опять ты мне не ответишь,
Ты только воешь в трубе,
Когда же ты мамочку встретишь,
Когда скажешь ей обо мне?
Когда постучишь ты в двери,
Иль бросишь снежок ей в окно,
И скажешь как жду ее, верю,
Что она придет все равно!
И пусть этот рыжий Сережка
Подкидышем дразнит меня,
И пусть обзывается Лешка,
Брошенной дурой дразня.
Скажи вьюга маме: Родная,
Я здесь, я все жду тебя, жду!
Я думаю о тебе, засыпая,
И во сне к тебе я иду!
Скажи еще, обязательно, ладно,
Я все, все ей прощу!
Я люблю ее безоглядно, скучаю и очень грущу!
А теперь улетай за ворота,
Принеси от мамы ответ,
Снова плакать мне хочется что-то,
Я жду маму уже 10 лет…

Я НИКОГДА НЕ СМИРЮСЬ…

Цветы, что в школу несли, растоптаны, смяты…
Оцеплен военными школьный наш двор,
Мне никогда не забыть той страшной даты,
Первое сентября для меня не праздник с тех пор…
…Мамочка моя осторожно ступает, на руках малышку несет,
Иссохшие губы ее к Богу взывают, она молится, верит, что он нас спасет,
Сестренка моя едва-едва дышит, она без еды и воды почти умерла,
Вот и дверь, на крыльцо моя мама ступила, но не уходит, стоит, замерла…
Ну что ж ты! Быстрее! Быстрее! - кричит ей мужчина уже на бегу.
- Беги! Беги же скорее! - Она отвечает ему: - Не могу…
Возьмите  малышку, прошу вас, возьмите!
Спасите, спасите ее, молю вас!
А я не могу уйти, там еще мои дети, поймите,
Я не могу их оставить одних в такой час! -
У мамы руки дрожат, лицо залито слезами,
Алия за плечо крепко держит меня,
Она вернулась к нам, моя мама, она была с нами,
Она закрывала нас потом от огня.
Всё смешалось. Крики. Грохот. И пламя.
Мы в ужасе с криками к маме прильнули,
Очередь летела Алие, мне, и маме,
Мама нас собою закрыла, в нее попали все пули…
Она упала, я помню, ее лицо было белым,
И ужас застыл навеки в глазах,
А вокруг все кричали и пахло горелым,
Все тонуло в крови и в слезах…
Что было дальше, помню я плохо,
Чьи-то сильные руки подхватили меня,
Дым и огонь, громко плачет в крови мальчик Леха,
А ещё… ещё умерла Алия…
Она уже почти добежала, только волосы опалила в огне,
Только вдруг оступилась, руки к сердцу прижала,
Упала... Алая кровь на спине…
…Сегодня я уже взрослый, иду в третий класс,
Младшей сестричке третий годик пошел,
Мама, Алия, мы помним о вас,
И я к вам опять перед школой зашел…
Милая мама, ты смотришь с портрета,
Улыбка на губах твоих, только взгляд неживой,
Я ни о чем не спрошу, ведь не дождусь я ответа,
И не услышу, мама, голос я твой…
У Алии день рождения в среду,
Ей исполнилось бы, мама, как мне, девять лет,
Я с сестренкой и папой к вам снова приеду,
Я никогда не смирюсь с тем, что вас больше нет…
                                                                         
1 сентября 2007г.

Благодарю автора, Светлану Шихову, за участие в нашем проекте.



Rambler's Top100